Орфография, пунктуация, авторский стиль сохранены. Если вы копируете данный текст, предоставьте нам на него ссылку
info@shops23.ru, а также разместите ссылку на оригинал на своем ресурсе.
За несколько дней до празднования 50-летия Великой Победы я встретил своего давнего товарища, с которым у меня много общего в послевоенное время и с которым я поддерживал все эти годы самые дружеские отношения. Разговорились, расчувствовались, вспоминая…
Знаешь, – говорит он. – Я много-много лет хранил в себе невероятную своей собственной судьбы тайну, но теперь, когда неописуемая радость Славной годовщины Великого торжества в соприкосновении с моей личной печалью, лежащей на мне каменной глыбой все эти долгие годы, и только теперь, вот, может быть, в последний раз, опалят они мою душу. Какое-то внутреннее чувство толкает раскрыть тайну моей жизни, поделиться ею с кем-либо и облегчить этим хотя бы частично оставшуюся жизнь. И решил я рассказать обо всем тебе. А настанет время, это уже твое дело, можешь поделиться ею и с другими.
Так вот. Не буду я говорить о службе в Армии в довоенное время, о том, что мы, солдаты-первогодки, перетерпели в первые месяцы войны. Об этом уже много-много раз сказано – повторяться не буду. Но когда на фронте временами бои затихали, нам, фронтовым разведчикам, как раз в эти «передышки» и доставалось больше всего. Командование, как известно, всегда хочет знать задумки противника, вот и давай, тащи ему из-за линии фронта языка. И таскали, даже, можно сказать, в привычку вошло это весьма рискованное дело.
Однажды нашей группе дают задание: переправить через линию фронта незнакомого нам человека – мужчину лет сорока в обветшалой гражданской одежде. Дело это обычное уже было для нас и мы ушли в ночи по знакомой и хорошо проверенной тропе. Но на этот раз нас преследовала большая неудача: нас обнаружил противник и открыл прямо-таки ураганный огонь. Операция сорвалась! Когда пальба прекратилась, я очнулся и, придя в себя, выбрался из засыпанного землей окопчика – около меня никого не было. Ткнулся я туда-сюда в темноте, го ни кого не обнаружив, пополз к своим.
Вот тут-то все и началось: стали меня в чем-то подозревать, пошли допросы. И о чем меня только не спрашивали, в чем только не обвиняли. А кончилось все дело трибуналом, который и вынес высшую меру наказания.
Да, война есть война! Видать командованием была задумана какая-то серьезная опе5рация и может быть кто-нибудь и был повинен в ее срыве, а расплачиваться пришлось мне, уцелевшему на поругание.
И при одной только мысли, что жизнь моя вот-вот оборвется, да ни где-нибудь на поле боя, а перед глазами своих же товарищей-фронтовиков – дурно и страшно – да нет, не то: нет таких слов, чтобы выразить то состояние в предсмертные часы, которое мне пришлось пережить! Душа, все твое существо сжимается в кулачок, в песчинку, хочется превратиться и затеряться в круговороте жизни... Да куда уж!..
Еще на востоке не появились первые блики наступающего дня, меня под конвоем вывезли за околицу поселка, где должен быть приведен в исполнение приговор. Вот и могилка готова, прокурор что-то говорит, но… уже не для меня: все существо, все то, что мы называем жизнь, покинуло меня и лишь какой-то нарастающий гул и грохот вывели меня на мгновение из оцепенения и … провал!
Что со мной произошло – только Богу известно. Но все же очнулся я с болью во всем теле, в совсем новой для меня обстановке и трудно, очень трудно было представить где, собственно, я находился. Но после того, как я несколько раз из забытья возвращался к действительности, я понял, что белый потолки, стены и люди, тоже одетые в белые халаты, - это еще не тот, не загробный мир: я нахожусь в госпитале.
Постепенно привыкаю к новой обстановке, стал улавливать и различать лица, разговор врачей, стоны раненых. И какое же было мое удивление, когда один из медицинских работников у моего изголовья вел разговор обо мне, но представлял своему коллеге совсем другого человека, вернее меня, но назвал совсем незнакомое для меня и фамилие, и имя, и отчество…
Воспринял я это уже четко, но подняться, даже пошевелить языком я еще не мог, чтобы опротестовать и назвать свое собственное имя. Вот так, под чужим именем меня и лечили. Но когда со временем я осознал свое положение, восстановив в памяти все свое прошлое – смирился! Не по своей прихоти под трибунал я попал, чудом чьи-то добрые сердца спасли меня, на ноги поставили, - пусть и дальше все складывается так, как мне было уготовано Судьбой!
Много воды убежало, много и событий произошло пока я выздоровел. Менялись госпиталя, врачи и только медицинская карточка была бессменным и надежным моим спутником-спасителем. В ней-то значилось, что после артобстрела при захоронении трупов и был обнаружен с признаками жизни сержант… ну и так далее.
Вот так, и такое еще бывает в жизни: вражеский снаряд спасает мне жизнь! А у того сержанта, надо догадываться, которому было приказано быть участником исполнения приговора, был вырван взрывной волной какой-то документ, удостоверяющий его личность, и брошен как спасательный круг к моему почти бездыханному телу.
После выздоровления я был направлен в «свою» кавалерийскую часть, хотя о службе конника я не имел никакого представления. Но все обошлось, а тут вскорости и войне конец. Летом сорок пятого нашу часть перевели на Кубань и расформировали. Здесь я обзавелся семьей и окончательно «забыл» не только отцовское фамилие и отчество, но и даже свое собственное имя.
Проходят годы. Работаю трактористом, потом комбайнером и все сложилось так, что не надо лучшего, да только душу совесть гложет: отбился, одичал, как бродячая собака, отказался от собственных родителей, которые, может быть только и молят Бога, да все не дождутся когда сбудутся их, родительские мечты, чтобы их сын, их родное дитя, хотя бы в старости пригрело, помогло бы им в трудную годину уберечь или хотя бы на время отвести от вечно преследуемых всех стариков от их раздумий и горестей.
Так и прошло незаметно четверть века с тех пор, как я покинул родные места и исчез для всех своих без всякого следа. В те годы комбайнеров вместе с комбайнами после завершения уборки в наших краях посылали на уборку хлебов в Сибирь. И однажды выпала на меня доля ехать убирать хлеба в своих родных краях, даже в свой район. Всякие мысли в голову лезли, сны кошмарные вновь стали сниться, пришлось даже бородой обзаводиться, маскируясь от злого глаза. Уборочная страда на новом месте поначалу ладно-складно шла, а когда пошли затяжные осенние дожди – скука стала так одолевать, так нестерпимо потянуло к своим, в стены родного дома, до которого было рукой подать, что я не стерпел и решился на все.
И вот мы с товарищем в родном моем поселке, славившимся с давних пор осенними ярмарками. Протолкавшись среди люда, мы вышли на ту улицу, где прошло мое детство. Трудно рассказывать, невозможно и представить мое состояние! А ВТО и он, домишко. Отцовский… приземистым он мне показался, крылечко, забор новые, ворота с калиткой совсем другого покроя. Вижу, и старик во дворе ковыряется. Жаром вспылало в груди, а сердце словно горячими клещами сдавило! О Боже! Да это же отец! Всего-то и прошел какой-то миг, а от мысли, что я, наверное, уже никогда не увижу своего отца, – от меня разом отхлынул весь жар, мурашки по телу пошли, холодный пот выступил! А где же, думаю, отец? Что с матерью? Закружилось у меня все перед глазами, смешалось все: и прошлое, и настоящее. И ничуть не скрывая своих чувств, говорю товарищу, чтобы попросил он у старика попить водички. Старик оказался по-сибирски добрым и приветливым, пригласил нас в дом передохнуть, чему, конечно, я был рад без памяти.
Вдохнув неповторимый аромат свежеиспеченных куличей, я мигом представил, с какой любовью готовила их мать, и для нас это был всегда праздник, когда она нас, свою детвору, потчевала куличами, шанюшками, беляшами…
Мы же, предусмотрительно прихватив с собой на ярмарке простецкое мужицкое угощение, уже сидели за столом и когда потребовалась помощь со стороны хозяйки, старик с каким-то молодцеватым задором позвал: «Мила! Милаша! Где ты там запропастилась?»
Сердце мое оборвалось: сейчас, вот-вот, еще мгновенье, и я увижу свою мать! Так, ну совсем же так, как и в далекие мои детские годы, к моей матери обращался мой отец! А теперь, теперь незнакомый мне старикашка, словно решил поиздеваться надо мной!.. сижу не в силах сдержать дрожь.
Господи! Одному только Богу и понять, как я пережил первые мгновения встречи с матерью, отворачиваясь, пряча в сторону глаза, боясь встретиться с нею взглядом, проклиная всю свою дурно сложившуюся жизнь. Боясь выдать себя, я больше молчал, с трудом проталкивая то, что было заботливо приготовлено к столу материнскими руками, а словоохотливый хозяин дома нашел в моем товарище такого собеседника, что выложил ему всю свою подноготную: и как он холостяковал, оставшись один после похорон жены, и что свою Милашу, стало быть мою мать, еще с детства любил, и когда пришел черед и ее мужу, моему отцу, то через какое-то время они порешили доживать век вместе. Узнал я и о том, что мой брат не вернулся с фронта, а сестры живут счастливо своими семьями на стороне, а их дети – частые гости в этом доме.
Беседа наша настолько затянулась, что ехать куда-то было уже поздно, нам пришлось уважить старику и остаться на ночлег у «наших новых знакомых», а иначе говоря, я через столько лет под родной крышей, но под чужим именем, бессонную и беспокойную ночь остался коротать наедине, один, сам с собою…
И вот я лежу в своей, детской комнате, куда укладывала меня мать много-много раз и много-много лет назад: так ж кровать, а может и подушка… Какой там сон! Слышу, что не спит и мать, изредка вздыхая… Узнала? Не узнала? А может предчувствия какие? Говорят, что сердца материнские больше разума понимают и всегда говорят правду… Ах детство, детство! Как бы хотелось пожить хоть немного под материнской лаской!.. А что, если ей, и только ей, во всем сознаться? Она поймет, простит, обоим легче станет… Кошмар!
Да вот и она! Мать совсем беззвучно подошла к моему изголовью, опустилась на колени и шепоточком, словно обращаясь к малому дитю и боясь нарушить его сон, проговорила: «Не спишь, сынок? Я знала, что ты жив, чувствовала, сердце подсказывало, что увижу тебя, дождусь этой минуты и сразу узнала, когда увидела тебя, а какая каменная стена разделяет нас – этого я не знаю… Видать так на роду было написано… Судьба»… И моя мать, моя старенькая мать, почти бездыханно, потихоньку всхлипывая, опустила свою седую голову мне на грудь.
Схватил я обеими руками старческое тельце своей матери, прижал ее седую голову к себе, а сам сквозь слезы приговариваю: «Прости меня! Прости родная! Я всех боялся, себя боялся, боялся и тебе даже слух о себе подать!» а потом вдвоем, с матерью на коленях, мы просидели почти всю ночь, словно наверстывая то, что было потеряно и боялись вновь потерять друг друга.
Моя судьба, тайна моей жизни была раскрыта одной лишь матери, которую я больше никогда не видел.
Прошло опять много лет, имена героев – защитников Отечества и предателей стали писать в одной строке, рядом, и лишь моя Судьба, Судьба рядового солдата-труженника, прошедшего все муки ада в своей земной жизни была никому не известна. И я – нет! Не хочу уносить с собой тайну моей земной жизни! Не хочу, чтобы и там она преследовала и была наедине со мной! А ты, найдешь нужным, -- расскажешь другим. Со временем…
И вот совсем недавно не стало необыкновенной судьбы человека, ушел из жизни еще один ветеран самой страшной войны народов середины двадцатого, кровавого, века. Но как настоящее имя его для всех было тайной, – тайной оно и останется для всех теперь уже навсегда!